Статьи и эссе

Памятник Ивасюку поставили через 10 лет, когда же книгу издадут?

Львов город особенный, тут «от позора до славы» один шаг. В столице Западной Украины Владимир Ивасюк жил с 1972 года, окончил медицинский институт и стал студентом подготовительного курса композиторского факультета консерватории. Здесь замечательный музыкант завершил свой путь к славе, к чести и бессмертию.

У Владимира Ивасюка были выдающийся отец и заботливая мать, две любимые младшие сестры, десятки друзей и сотни завистников. Войдя в высшую музыкальную элиту, он никогда не входил в какой-либо клан. Да что там — автор популярнейших украинских шлягеров не был даже членом Союза композиторов Украины. Всего 30 лет было отпущено Ивасюку, чтобы стать Великим. Его жизнь оборвалась, словно натянутая струна — звонко и больно, неожиданно и как-то нелогично…

Когда Володе было 10 лет, его имя уже гремело на весь родной Кицмань, в пятнадцать его популярность получила черновицкую прописку, в 20 лет о нем говорила вся Украина, а еще год спустя его приняла Москва. Песни двадцатипятилетнего Ивасюка впервые представляли Украину на фестивале в Сопоте, и студент львовской консерватории стал одним из самых популярных композиторов в стране. А в конце апреля 1979 года Владимир Ивасюк бесследно исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Его искали целый месяц и нашли повешенным на собственном ремне в брюховичском лесу. Володя унес с собою тайну своей смерти. Правда, теперь некоторые так называемые «близкие» друзья Ивасюка говорят, что, мол, в последние годы Володя творчески умирал, у него якобы была сильнейшая депрессия и он безудержно пил, что привело к психическим отклонениям. Но ничто не может быть так далеко от правды, чем такого рода утверждения. У Ивасюка не было ни какого-либо внутреннего конфликта, ни, как утверждают некоторые, депрессии, и уж тем более, творческого «застоя».

Смерть настигла Володю, когда он совершал судьбоносный для себя переход от музыки эстрадной к музыке академической. Увы, кисть мастера так и повисла в воздухе, а пропавшие ноты его последних работ, словно сгоревшие рукописи гоголевской второй части «Мертвых душ», навсегда ушли в неизвестность. Удивительно, но десять лет после смерти Ивасюка львовские власти запрещали ставить на его могиле памятник. Его все-таки установили к 50-летней годовщине со дня рождения композитора, и с тех пор памятник уже трижды перенес акты вандализма.

А его замечательные песни, всем властям назло, стали настоящим памятником нерукотворным. Их продолжают петь до сих пор, и, без преувеличения, всякий более-менее популярный певец в той или иной степени своей славой обязан Владимиру Ивасюку.

Сегодня вокруг гибели Ивасюка существует с десяток самых «достоверных» легенд. Однако жизнь украинского поэта и композитора куда более достойна описания, чем его неожиданная и загадочная смерть. О Владимире Ивасюке рассказывает его сестра, Галина Ивасюк.

Он был романтиком и обожал горы

— Вы спрашиваете, каким он был?.. Для меня он всегда был и остается старшим братом, добрым другом — всегда веселым, простым и необычайно доверчивым. Володя был романтиком, он безумно любил горы. Наслушавшись от своих друзей о красотах Эльбруса, он твердо решил во чтобы то ни стало идти на Кавказ. Володя вернулся оттуда вдохновленный и счастливый, под впечатлением от увиденного. С тех пор он еще много раз ходил в походы в родные Карпаты и частенько брал с собой нас с Оксаной. Там наш старший брат учил нас стоять на горных лыжах, правда, из этого так ничего и не вышло. А вот плавать и нырять с гарпуном Володя нас все-таки научил.

Именно там, в горах, в походах с друзьями на наших глазах родилось множество его песен: «Я пойду в далекие горы», «Эхо твоих шагов», «Водограй». Обычно мы устраивали мини-спектакли по мотивам произведений любимых нами писателей, к примеру О’Генри. Володя мастерски режиссировал эти спектакли. Брат был чрезвычайно веселым человеком и любил дружеские розыгрыши.

Как Стороженко мне зубы «выбил»

Как-то мы с Володей и моим мужем Любомиром приехали в Киев — у каждого были здесь свои дела. Вечером мы все вместе пошли в гости к Виктору Стороженко, который снял фильм «Червона рута». Посидели, поболтали, Стороженко сказал, как он меня любит, мы шутили, смеялись, веселились от души. На следующий день Стороженко звонит Володе и спрашивает: «Володя, я там глупостей никаких не наговорил?» А Любомир тихо шепчет: мол, скажи, что Галин муж сильно приревновал ее к тебе и даже побил. Ну, Володя и говорит Стороженко: «Ой Витя, что же, друг, ты наделал! Разве ты не знаешь, что у Гали Любко такой ревнивый? Он же выбил ей два передних зуба!». Потом Володя передал трубку мне, и я подыгрываю, говорю: «Витя, что ж ты наделал?» Он так перепугался: «Ой, Галочка, я же очень тебя люблю, скажи, что твой муж — садюга! Сейчас я найду наилучшего в Киеве стоматолога, и он за два часа поставит тебе эти зубы». Мы все так смеялись, когда он приехал проверять, при зубах я или нет!..

Как мы вместе «стригли» ноты

— Вы спрашиваете, каким он был? Может быть, об этом стоит спросить тех, кто работал с Володей? Он с большим уважением относился ко всем своим соавторам. Вот, к примеру, эпизод, каких в жизни Володи было сотни. Как-то перед очередным концертом Володя увидел нотные партии, которые нужно было отдать оркестрантам. Листочки были неаккуратно вырваны, и края бумаги, естественно, выглядели словно «обкусанные». Казалось бы: какая разница для музыкантов, какие там края на тех листочках? Но это был бы не Володя, если бы он отдал ноты в таком виде в оркестр. Он тогда сказал Софии Ротару: «Софа, разве ж можно в таком виде отдать музыкантам партии?» Потом мы всю ночь, всей семьей, простыми лезвиями обрезали края в этих самых партиях. Всю квартиру Володя устелил нотами и проверял качество выполненной работы. На следующее утро музыканты имели аккуратно «подстриженные» партитуры.

До сих пор не могу понять, чего от меня хотели в КГБ

— Я очень любила своего старшего брата, гордилась им по-настоящему. До сих пор не могу спокойно вспоминать тот страшный день 24 апреля. Володя приехал из Хмельницкого, позвонил мне, и мы договорились с ним в три часа пополудни встретиться в кафе. Нам всегда было о чем поболтать. И вдруг он не пришел. Только что-то чрезвычайное могло удержать Володю — он был очень обязательным человеком и тем более знал, что я была тогда на пятом месяце беременности и волноваться мне ни к чему. Он не пришел, и прошел почти месяц безвестия и безмолвия — это было жуткое время! И вот 19 мая где-то в 9 или 10 часов утра нам позвонили и сообщили, что в Брюховичах нашли тело Володи. Отца на опознание не пустили. Только лишь после телеграммы генпрокурору СССР Руденко папа получил разрешение увидеть сына.

Я до сих пор так и не могу понять, зачем со мною тогда встречались представители КГБ, зачем отцу нужно было подписывать кем-то написанную статью? Отец написал сам, но никто ее не напечатал. Папе сказали: мол, вы должны быть благодарны советской власти за то, что сын ваш жил и имел такие возможности. Правда, так и не пояснили, каким это дивным образом он должен был выразить свою благодарность. Потом они предложили мне выступить на кладбище и там сказать: «Люди добрые, я вас прошу, не приходите на кладбище и не несите сюда цветы». Я ответила так же откровенно: «Я вам не кладбищенский оратор и к тому же, как вы себе представляете, чтобы я могла так поступить и предать память брата?» Естественно, я отказалась. И до сего дня на могиле у Володи всегда много цветов. Это как у Лины Костенко: «Слава — это прекрасная женщина, которая на могилу цветы принесет».

Это была страшная семейная трагедия — потеря сына и потеря брата. И какого сына! Какого брата! За последние годы мы с мужем собрали огромный Володин архив, там и семейные фотографии, и его рисунки, и стихи, и песни, и статьи о нем. Сделать бы из всего этого отдельную книгу — да, к сожалению, нет на это средств. А книга, пожалуй, была бы очень нужна…

Александр Пасховер

Газета «Сегодня» №754

2001