Книги о Владимире Ивасюке и песенники
Молнии бьют в самые высокие деревья
1
Михаил Григорьевич… Михаил Ивасюк. Я нарочито подчеркиваю это — Григорьевич, ведь ныне недобаюканные интеллектуалы договорились до того, мол, украинцам чуждо называть почтенных людей по отчеству. Вроде бы москали это нам накинули. Но о Москве еще никто не слышал и не знал, когда писались наши летописи, а в них всех князей величают и по отчеству. А в «Слове о полку…» Игорь не только Святославовичем назван, а и деда Олега вспомнили. Да где бы взялись такие наши фамилии, как: Прокопович, Иванович, Василевич, Лазарович, Петрович, если бы наши предки не величали друг друга по отчеству.
Мне мило, что Михаила, отца Владимира, Галины и Оксаны, называли в Черновцах Григорьевичем, а его предок в Кицмане или где-то еще был Ивась. Я тоже — Григорьевич, и, возможно, это сближало нас друг к другу. Но нет, сблизили нас литературное творчество, устная народная поэзия, издательство «Карпаты», где выходили наши книги. Да разве только наши? Тут издавались ужгородцы, прикарпатцы, буковинцы. И даже тернопольцы просились, чтобы их прикрепили не ко Львову, а к ужгородским «Карпатам», где было больше Европы, чем в Одессе, Симферополе, Харькове и Донецке. Да нечего греха таить! Львовский «Каменяр» издавал книги не лучшие, чем «Карпаты», в которых работал Петр Скунц, позже — Василий Басараб, Дмитрий Федака. Когда «гавкнуло» областное издательство в Станиславе (теперь Ивано-Франковск), к которому относилась и Черновицкая область, то «Карпаты» стали нашим литературным Парнасом. Я не знаю, где издал свою первую книгу «Слышишь, брат мой» Михаил Ивасюк в 1957 году, но вторая повесть «Поединок» вышла в Ужгороде, где и моя первая поэтическая ласточка — «Молодые громы». Я был тогда солдатом, а когда вернулся на Прикарпатье с ракетной базы в Подмосковье, то узнал, что Михаил Ивасюк — автор романа «Красные розы», сборника рассказов «Отломанная ветка». Вспоминаю, что издательство «Карпаты» выпустило рекламный буклет, в котором поместило фотографию Михаила Ивасюка, аннотировало его книги.
На фотографии писатель не был похож на того высокого, худощавого, одержимого мужчину, которого встретил я в Ужгороде. Мы оба приехали к «Карпаты» по вопросу своих изданий. Не помню, кто там нас познакомил, а вот Петр Скунц таки свел под одной обложкой в книжке наши записи народных сказок «Волшебный горшочек». Только теперь можно соответствующим образом оценить ту грандиозную работу, которую сделали работники издательства, сконсолидировав вокруг себя записывателей сокровищ народных. Если бы не выходили книги закарпатских фольклористов, то и неизвестно, были бы на Буковине М. Ивасюк, М. Зинчук, С. Далавурак, заболел бы и я этой прекрасной «болезнью» собирателя устного народного творчества. В этом море, которое зовется народной поэзией, ирстили (говорю по-язычески, как гуцулы говорят) нас с Михаилом Ивасюком. Он с коллегой по Черновицкому университету подготовил книгу сказок Покутья «Волшебный горшочек» к 100-летию со дня рождения В. Стефаника. А поскольку Покутьем когда-то назывался край между главным хребтом Карпат и Днестром и между реками Стрый и Черемош, то Петр Скунц подумал себе, что в этой книге должны быть представлены и истинные покутяне. В «Волшебный горшочек» он включил 17 сказок, которые я записал на Покутье, и 14 — в записях писателя Владимира Бандурака. Возможно, что Ивасюку и Далавураку, которые дали почти 60 народнопоэтических произведений, это не очень и понравилось, но издательству сказки давали прибыли, за вырученные средства издавали поэтические и прозаические книги, общественно-политическую литературу. На сборник «Золотой Ток» я себе сам заработал, и он в том же году увидел мир. Но именно тогда началось бешенное московское наступление на украинскую культуру. По первому секретарю ЦК КПУ П. Шелесту в 1971 году «зашелестело» в Москву, а скоро его вообще погнали с номенклатурных вершин на пенсию, а в Украине воцарились В. Щербицкий и лютый ирод В. Маланчук. Поэтическую книгу Петра Скунца «Распятие» пустили под нож, сборник Тараса Мельничука «Фрески» удалось перехватить, чтобы он не попал в руки власть имущих, но автор второй экземпляр под названием «Чага» таки послал в Киев, а там уже маланчукисты устроили так, что за него Тарасу «всыпали» три года пермского лагеря.
Это было начало 70-х… И в этой удушающей атмосфере, когда пристальный глаз КГБ и его «сексотов» следил за каждым шагом литераторов, которые все-таки верили, что Украина не умрет, приходилось творить. Тогда взошла звезда юного черновицкого поэта и композитора Владимира Ивасюка, сына писателя, фольклориста и литературоведа Михаила. Думаю, что Михаилу Ивасюку в Черновцах было даже сложнее, чем мне в Ивано-Франковске.
Вспоминаю, был я на выступлениях (проводились дни литературы в Городенковском районе) с двуязычным писакой Георгием Синельниковым из числа так называемых «присланных». Такие вот людишки, которые у себя дома были никем и ничем, когда «колонизаторами» прибывали на Буковину, Волынь, в Галичину или на Закарпатье, то в первую очередь приглядывались, кто живет в добротном жилье, а тогда уже собственник или квартирант ехал в столыпинском вагоне в Воркуту, Казахстан или Сибирь, а жилье с мебелью и со всем имуществом занимал «освободитель», который любое возмущение обрывал фразой: «Тебе что, советская власть не нравится?». Когда престижных квартир не хватало для всех, тогда в Москве и Киеве пропихнули через Верховные Советы постановление, что «присланных» обеспечивают жильем вне очереди. Синельников в Черновцах появился именно таким вот «доверенным». Познакомились случайно во время дней литературы на Городенковщине, жили в гостинице, общались. Когда я поинтересовался, как дела в Черновцах у Михаила Ивасюка, то услышал почти брутальную ругань и на Михаила Григорьевича, и на его сына Володю. Тогда впервые и узнал, что отец-националист сидел где-то в Коми АРСР, когда вернулся, работал в Кицмане, а сына так воспитал, что тот, будучи десятиклассником, свалил с пьедестала бюст «дорогого вождя», а за такое когда-то давали несколько грамм свинца в лоб или двадцать пять, а он, видите ли, выкрутился… Из слюнявых уст Синельникова вырвалось, что Михаил Ивасюк — бездарный писатель. Я не соглашался, защищал Михаила Григорьевича, даже иронически кинул, что писанина Георгия Синельникова по уровню художественности письма стоит намного ниже, чем проза Михаила Григорьевича.
За это Синельников мне отомстил. Через неделю встреч с людьми в селах района и в городе я наговорился и начитался поэзий, не думая о том, что Синельников фиксирует все, что слетело с моих уст перед аудиторией или в частных разговорах. Гром ударил очень скоро. Когда я вернулся в Ивано-Франковск, то через короткое время меня вызвали на «профилактический» разговор. Мужчина, который по служебной линии «перевоспитывал» меня, прямо сказал, чтобы я думал, что и где говорить. Я не ведал, кто и что «настучал» на меня, но через короткое время узнал от другого служащего, что «накатал» на меня донос пристальный Синельников.
Что-то мне не везло в Черновцах, потому что другой буковинец по фамилии Крылатый, который тоже баловался литературой и тоже был редактором райгазеты, послал в КГБ мои стихи, которые я оставил по его просьбе для публикации. Ныне он, возможно, и слушает песню «Казак гуляет» («Не пейте, парни»), а тогда за нее и за другие поэзии мне пришлось выпить немало горечи. Ведь Крылатый с секретарем райкома Горобцем передали мою подборку поэзий в черновицкий КГБ, оттуда переслали в Ивано-Франковское управление, а из управления — в обком КПУ. Спасло, наверное, то, что песни на мои слова звучали из уст Д. Гнатюка, Ю. Гуляева, Н. Кондратюка, А. Мокренко, С. Ротару и других.
Но не одному мне пришлось переживать грустные дни. Поэт Петр Палий в Черновцах прочитал стихотворение «Василиха», «стукач» Бурбак, который тоже баловался литературой, донес, и началась грустная страница, закончившаяся смертью затравленного КГБ доцента, в доме которого было прочитано стихотворение о Василихе. Не знаю, как и при каких обстоятельствах прозаик Владимир Бабляк в черновицкий КГБ передал стихи Тараса Мельничука после того, как поэт выступил в университете и попал под зоркий глаз «конторы глубокого бурения». Этот документ есть в судебном деле Т. Мельничука.
Пишу для того, чтобы увидели люди, как непросто было в Черновцах Ивасюкам, а особенно отцу Михаилу, который родился во время Первой мировой войны в 1917 году, был одним из пяти детей Александры и Григория. Михаил Ивасюк еще в школе пробовал слагать стихи, поступил в гимназию, а после окончания — в румыноязычный Черновицкий университет. Но за учебу нужно было платить немалые деньги, что было не под силу хлеборобам. В Советском Союзе высшее образование было бесплатным. Галичину в то время заняла Красная армия, присоединили на деле к СССР, а воссоединили на словах с Украинской ССР, но на Буковину, казалось, повеяло свободой. Наивный парень в 1940 року перешел румыно-советскую границу, надеясь, что поступит в высшее учебное заведение, добудет высшее образование, но пришлось пройти ему суровый курс «университетов» за колючей проволокой. Границей между СССР и Румынией был Черемош, который Михаил Ивасюк перебрел в районе села Завалье теперешнего Снятинского района Ивано-Франковской, а тогда Станиславской области. Он сам пришел на заставу, где его арестовали как шпиона. Первой «аудиторией» стала камера в станиславской тюрьме. Ему еще очень повезло, что сразу, как только Северную Буковину присоединили к СССР, осудили и повезли во Львов, а из Львова этапом перекинули в Одессу, через Харьков и Москву повезли на Печору, в Коми АССР. Тут во время войны он должен был погибнуть, но от гибели спас его врач Александр Шульдер.
А если бы задержали в станиславской тюрьме до начала немецко-советской войны, то лежать бы Михаилу Ивасюку за городом, в Демьяновом Лазе, с пулей в голове или в тайной яме на кладбище или в неизвестном еще месте, где и до сих пор лежат жертвы НКВД—МГБ. Польского писателя Станислава Винценза, автора эпопеи «На высокой равнине», в то самое время вырвали из станиславской тюрьмы украинские писатели Петр Козланюк, Иван Ле, он сумел вовремя сбежать в Венгрию. А вот судьба писателя-гуцула Петра Шекерика-Доникового сложилась трагически. «Особое совещание» в Станиславе осудило его на восемь лет, и неизвестно, как и где оборвалась его жизнь. Михаил Ивасюк так и умер, не зная, что там, на европейском Севере, где его за колючей проволокой морили голодом, в конце октября и в начале ноября 1937 года в урочище «Сандормох» вблизи Медвежьегорска расстреляли 1111 соловецких заключенных, среди которых был цвет украинской культуры и литературы.
Вернулся Ивасюк после войны уже в советскую Буковину. В хрущовскую «оттепель» был реабилитирован, женился на девушке Софье Ивановне из Запорожской области, учился в университете, который окончил в год рождения сына Владимира. Преподавал французский язык. Имели троих детей: Галину, Владимира, Оксану. Их воспитывала гуцулка такая же, как и криворивнянская, лепившая польского писателя Станислава Винценза. Без нее душа поляка не родила бы эпопеи «На высокой равнине». Так же гуцулка-буковинка в душу Володину вкладывала народные песни, сказки, легенды, присказки, поверья, слова, на которые падал дождь народной музыки, и музыкально и поэтически одаренная душа должна была взорваться уже его песнями. Отец Михаил вовремя заметил поэтический и музыкальный дар сына и отдал его в Киевскую музыкальную школу имени Николая Лысенко для одаренных детей, но своевременно забрал оттуда назад домой.
Владимир Ивасюк любил повторять, что вырос в Кицмане, в саду поэта, прозаика, драматурга и композитора Сидора Воробкевича, чтобы расцвести и никогда не завянуть в Саду Украинской Песни. Трудолюбие отца позволило им переехать в Черновцы, где дух Юрия Федьковича, Ивана Франко, Ольги Кобылянской, Георге Эминеску… Край матери юный Владимир открывал взрослым. Ездил в Бердянск. Он любил карпатские реки, моря — Черное и Азовское. Вода в его песнях — это музыка. В Кицмане окончил среднюю школу, а в Черновцах — медицинский институт. В Львове оканчивал консерваторию, которую теперь называют музыкальной академией.
