Книги о Владимире Ивасюке и песенники
Монолог перед лицом сына
Раздел двадцатый
1973 год богат незабываемыми событиями.
У Володи уже есть свое жилье на улице В. Маяковского, 106, неподалеку от Медицинского института и Львовской консерватории им. Н. Лысенко. Он сдает на «отлично» государственные экзамены, получает диплом врача и поступает в аспирантуру на кафедру патологической физиологии к прекрасному специалисту — профессору Татьяне Владимировне Митиной.
Володя устал. Часть своего отпуска проводит в Бердянске вместе со всей семьей.
В конце июля покидаем прекрасный приморский город. Мне же нужно возвращаться в Черновцы, где в Университете будут в начале августа вступительные экзамены, я член экзаменационной комиссии. А Володя хочет принять участие в музыкальном празднике «Крымские зори», который пройдет в Ялте. Там будут исполнять его песни. Интересно увидеть, как они будут звучать на широком песенном фоне и как примут их ялтинцы и их гости, которые прибудут со всех концов страны.
На теплоходе «Колхида» плывем Азовским и Черным морями. Нам нравится это путешествие. Небо высоченное, без единого облачка, похожее на шелковое полотнище, расстеленное от горизонта до горизонта. За кораблем летит стая чаек, шныряет в воздухе, хватая с моря все, что кидают пассажиры.
Все время находимся на палубе, любуемся красотой и таинственностью моря, разговариваем о мало еще изученном мире, который прячется от нашего взгляда под капризными волнами, о его красоте и бессмертии.
Володя не расстается с книжкой воспоминаний о Жераре Филипе, созданной друзьями и побратимами великого артиста, благодаря усилиям мудрой и верной его жены Анны Филип. Эта книжка вышла в свет в российском переводе еще в 1962 году, через три года после смерти творца.
Становлюсь в тени рядом с ним и время от времени поглядываю на него, углубленного в чтение. Он отрывает взгляд от книжки и говорит:
— Не зря французская культура уже издавна известна в мире. Французы страшно бережно относятся к своим культурным деятелям, великим или малым. Смотри, — показывает мне фотографии Жерара Филипа, снятого в разных ролях, — это окраса европейского кинематографа.
— Ты прав, сын, — отвечаю, — у нас тоже очень много делается для развития культуры. Ты на себе убедился.
— Я согласен с тобой, папа. Но меня иногда злит то, что у нас нет актера такого очарования, как Жерар Филип. Если он появится, то очень скоро спивается. Кто в этом виноват?
— Окружение. Да, определенной категории поклонников нужно бояться, ведь они считают, что свое восхищение талантом артиста, певца или популярного композитора можно проявить в ресторане с помощью бутылок коньяка и шампанского. Жерар Филип после каждого спектакля любил спать в своей домашней постели, а не под столом в ресторане. И в этом был один из источников его величия.
Мы очень удивлены, когда на второй день слышим, как из репродуктора раздается близкая и родная музыка Володи. Он перестает читать и говорить. Песни, чередуются одна за другой — «Я пойду в далекие горы», «Эхо твоих шагов», «Мир без тебя», «Баллада о двух скрипках». Володя говорит мне в пол голоса:
— У меня есть к тебе претензия…
— Прете-е-ензия?
— К тому, что ты позволил мне выпустить в люди несовершенный текст «Водограя». Если бы ты настоял, то теперь это произведение не звучало бы, как укор совести.
— Преувеличиваешь, сын. Только в припеве нужно заменить две-три строки, остальное — все на своем месте. Послушай, как празднично звучит твой «Водограй» над просторами Черного моря.
Молчим некоторое время. Володя приплющивает глаза от удовольствия, производя впечатление, что готов так слушать до конца путешествия. Вокруг нас люди тоже молчат и слушают. Каждый думает, наверное, о чем-то дорогом, заветном.
Эту тишину, насыщенную словами и мелодиями, нарушает какой-то высокий, элегантный молодой человек в белой короткорукавке с расстегнутым воротником и в очках в новой оправе. Он обращается к Володе на красивом украинском языке:
— Извините, что тревожу… Вы — композитор Владимир Ивасюк, правда?
Володя качает утвердительно головой.
— Я пришел сказать вам, что капитан нашего корабля очень просит вас заглянуть к нему в каюту. Я — его сын, врач.
Эти слова сказаны с такой искренностью и ласковостью, что Володя встает на ноги и говорит:
— Очень приятно, доктор. Идем…
Володя кажется немного взволнованным, даже встревоженным в некой мере. Мне нравится его юношеская взволнованность и то, что он не отказывается удовлетворить просьбу симпатичного молодого врача. В голове возникает мысль, что люди любят украинские песни, жадно их слушают и с добрыми чувствами относятся к их творцам.
Капитан «Колхиды» — человек лет за пятьдесят, хорошо образован, с высокими интеллектуальными интересами. Разговаривают о музыке, литературе, медицине. Капитан и его сын высказывают свежие, оригинальные оценки книгам, песням и жизни. С ними приятно разговаривать. Поэтому Володя задерживается довольно надолго. А в это время над Черным морем вместе с чайками свободно парят его песни.
Володя выходит на палубу и снова садится рядом со мной.
— Ну, как там твой капитан? — спрашиваю.
— Симпатичный товарищ. Просил, чтобы я рассказал о себе. О своей музыке, медицине, песнях. Хотел знать, как пишутся песни. А мне трудно об этом говорить, даже неприятно. Терпеть не могу мещанское самовосхваление, и мещанский самоанализ перед любопытными людьми. Но я был искренним, ничего не скрывал, и капитан очень внимательно меня слушал, задавал вопросы…
Прибываем в Феодосию. Володя и Галя выходят на берег и остаются в этом городе, а мать, Оксана и я продолжаем дорогу в Одессу, чтобы там сесть на поезд и добраться в Черновцы.
Володя и Галя устраиваются в гостинице «Астория», которая над самым морем, и с первого дня знакомятся, прежде всего, с музеем И. К. Айвазовского, осматривают интересные дома города, остатки старинных крепостей. Володе, как он признается, приятно, когда ветер истории ударяет в лицо, навевая мысли о разных народах и событиях, которые давно уже отгудели, оставив после себя только грубые, полуразрушенные стены крепостей, грозных укреплений.
От остатков прошлого всегда ждем в изумлении чего-то такого, что заставило бы нас задуматься, порадоваться или погрустить.
После знакомства с городом и его историческими и культурными памятками они проводят несколько дней на пляже. Но надоедает это пассивное лежание: дорога манит в еще неизведанные места.
Володя покупает немецкий желто-зеленую палатку и собирается «в далекие горы». Они едут за Планерское и Коктебель и останавливаются в прекрасной Долине Роз. Сразу чувствуют, что попали в какой-то волшебный уголок, где с радостью проведут свой отдых. Однако перед тем, как устроить там лагерь, решают еще раз основательно пообедать в ресторане, чтобы потом окончательно перейти на морские продукты, овощи и фрукты. Тогда же из ресторана они наблюдают, как грандиозно умеет распоясываться южная стихия.
Огромные молнии разрывают потемневшее небо на куски — оно протестует против них оглушительным и угрожающим грохотом, ревом и раскатами, разливается хаотическими каскадами дождя, которые ограждают ресторан от остального мира. Становится не по себе. Иногда кажется, что бессильный и слабый человек превращается в игрушку, полностью зависимую от мрачных прихотей природы.
За пять-десять минут вода достигает полуметровой высоты, электрический свет гаснет, над землей, притихшей под ударами громов, царствует тьма. Когда гроза утихает, Володя закатывает штаны, берет Галю на плечи и плетется в гостиницу, радуясь, что они еще ее не покинули. А на следующий день окончательно перебираются в Долину Роз, сжигая за собою мосты.
Долина Роз покрыта множеством кустов шиповника. Когда весной они расцветают розово-белым цветом на фоне серых скал и голубого моря, то перед глазами словно разворачивается поэтическая сказка, порождающая в душе праздничное настроение. Но беда только в том, что вчерашний внезапный ливень, неугомонный ветрище снесли все палатки, повалили некоторые старые деревья, а с остальных отломили ветки, заилили тропинки и дорожки.
Тут начинается настоящий отдых.
Володя хорошо плавает, любит маску и ласты. Переплыл бы, кажется, все Черное море. Умело ныряет, вынослив под водой, где любуется морской флорой и фауной. Там много медуз, больших, как ведра, а водоросли разнообразных цветов и оттенков. Он охотно добывает с морского дна ракушки разных форм и размеров. Правда, часто ныряет не только ради спорта, но и для того, чтобы подстрелить какую-нибудь рыбину, — Галя научилась готовить очень вкусную рыбную юшку.
Недалеко от их палатки лежит камень, на котором могут рассесться одновременно пять-шесть человек. На нем каждый вечер сидит загорелый, золотисто-бронзовый Володя с гитарой в руках и напевает украинские народные песни и свои собственные произведения. Его голубые глаза и выгоревшие волосы подчеркивают еще выразительнее его романтический вид, напоминающий легендарного певца, который пришел к морю набраться сил и отдохнуть хотя бы немного од суеты суетного мира…
Мысли Володи кружатся над краем его детства и юности. Он живет его духом, образами, мелодиями.
На этом камне рождается песня «Два перстня». Володя всегда носит с собою нотную бумагу, а тут, в этой Долине Роз, у него с собой нет ни листочка.
Мелодия же звенит, слова словно из какой-то далекой дали наплывают, становятся одно возле другого и через мгновение сливаются с нотами, превращаясь в части мелодии, которая витает вокруг Володи и этого древнего камня, на котором он сидит. Ее нужно немедленно записать, чтобы она могла жить не только в его сердце. И вот Володя отламывает ветку шиповника, чертит ею на песке с илом, еще не успевшем высохнуть, но уже застывшем, нотный стан и нанизывает на его линейки первые такты новой песни. Убедившись, что его никто не видит, ходит возбужденно вокруг произведения, не сводит с него глаз. Размахивает руками и напевает новую песню. Время от времени наклоняется к нотному стану и что-то исправляет веткой шиповника.
Галя видит издалека необычное поведение Володи. Делает вывод, что он занят чем-то важным, поэтому не приближается к нему, чтобы не спугнуть птицу его вдохновения. Он настолько углублен в свою работу, что еще даже не нырял в море, чтобы поймать рыбину. Сегодня ему нет никакого дела до того, что у них кончились продукты.
Неожиданно он кричит:
— Галя, принеси, пожалуйста, сюда карандаш и один чистый конверт. Все это в меньшей сумке.
Галя бежит к палатке и через какое-то мгновение появляется перед ним. Спрашивает:
— Сочинил новую песню и хочешь послать ее почтой в вечность?
— Вот она… — говорит, не обращая внимания на ее иронию и показывая пальцем на нотный стан, который распростерся на земле. Начинает петь:
Как-то шел я в полночь
Вдоль тихой воды,
Зачерпнул в руки серебро
То, что луна там оставила,
И сделал из него перстень.
— Как она тебе звучит?
Галя смеется и говорит:
— В творческих делах ты очень суеверный, и я не пойму, зачем ты написал такую хорошую песню на песке. Чтобы ветер ее смел в забытье? Не боишься?
— Говоришь так, Галя, потому что ты голодна.
— Ну конечно, ты не поймал сегодня ни одной рыбины.
— Сегодня рыба для нас второстепенная вещь. Главное, что уже есть новая песня. — Переписывает ее на конверт и идет, напевая, к палатке.
Они решили обходиться, как Робинзон Крузо, дарами крымской природы и не объявляли никакой голодовки. Если не нырял в море, то теперь нужно было найти выход из затруднительного положения, ведь Галя такая голодная, что аж глаза светятся у нее.
Володя переворачивает вещи в своей сумке и достает со дна банку мясных консервов и пол килограмма манной крупы.
Галя не верит своим глазам.
Володя берет казанок и идет, напевая песню, принести родниковой воды. Заодно приносит и целую охапку хвороста. Разжигает костер.
— Я знал, что ты попробуешь умереть с голода, поэтому и сделал некоторые запасы, — говорит он тогда, когда пламя охватывает казанок со всех сторон и весело полыхает.
Скоро казанок тоже заводит песню вместе с Володей, а Галя тешится, что будет иметь на ужин манный кулеш, приготовленный на родниковой воде, и несколько кусков мяса. Нет, с Володей не умрешь с голода, он предусмотрительный, находчивый и любит заботиться о других, Галя ест, аж за ушами трещит. А Володя, съев несколько кусков мяса, ложится на спину, смотрит на безоблачное небо и ищет новые слова для своих песен.
Полуголодный отдых на крымской земле их, медиков и музыкантов, полностью устраивает. Долина Роз останется навсегда в их памяти. Там Володя создал и песню «Словно стаи птиц».
…Володя работает на кафедре патфизиологии, ведет практические занятия со студентами. Это приносит ему, вчерашнему студенту немало хлопот. Но он легко одолевает все трудности. Ему помогает в этом его умение самоотверженно работать и, конечно, любовь к медицине и уважение к научному руководителю, профессору Т. В. Митиной. Хотя и долго просиживает над учебниками, все же ему остается достаточно свободного времени для творческой работы и посещения лекций в консерватории. Даже едет в Москву, на Центральное телевидение, где снова встречается с Геннадием Зубановым и режиссером Ларисой Маслюк, которые стали искренними друзьями на всю его жизнь.
Володя заботится о меблировании своей квартиры на улице Маяковского. В этом я его поддерживаю: он чертит подробный план своего рабочего кабинета, а я заказываю его на Берегометском деревообрабатывающем заводе.
В этот период Володя с особенной любовью относится к дяде Дмитрию, моему старшему брату, с которым его на протяжении всей жизни связывает душевная дружба. Дядя Дмитрий — образец настоящего друга, который импонирует прежде всего своей порядочностью и высоким культурным уровнем, начитанностью, знанием литературы, особенно украинской.
Тогда же Володя знакомится с талантливым львовским поэтом Романом Кудликом, поэзия которого входит свежей струей в его творческую и интеллектуальную жизнь. Володя радуется, когда встречает произведения этого поэта в газетах и журналах, с интересом читает его поэтические сборники, общается с ним, приглашает его с женой на семейные праздники, а со временем пишет несколько ярких песен на его слова, самые удачные среди них — это «Я — твое крыло», «Признание» и «Нам, друг, покой только снится». В своих воспоминаниях «Дума о вечности» поэт показывает правдивый образ Володи. Процитирую короткий отрывок:
«Возле кинотеатра им. И. Франка стоял мой товарищ Дмитрий Герасимчук и незнакомый юноша в темном кожаном плаще, немного необычном для глаза, потому что такие только-только начали входить в моду.
— Знакомься, Роман, это Володя Ивасюк.
Немного другим представлял я себе автора песен «Червона рута» и «Водограй», которые тогда буквально заполнили все вокруг и звучали ежеминутно по радио и телевидению, с эстрадных площадок, раскрытых окон домов и просто на улице, их напевали и продавцы мороженого, и водители такси, и учителя, и носильщики на вокзале. Поэтому и не спешил знакомиться с автором этих двух песенных бестселлеров, хотя и знал, что с недавнего времени он живет в Львове. Думал себе: слава вскружила ему голову, а самовлюбленных людей я не терплю органически…
А Володя Ивасюк как-то смущенно глянул на меня:
— У меня есть ваш сборник, может, его подпишете?
И сразу почувствовал к нему симпатию, ведь и в голосе, и в неспокойном синеглазом взгляде не было ни капельки самодовольства, самовлюбленности — он абсолютно не воспринял той славы, которая свалилась на него, он, кажется, в глубине души даже сам удивлялся ей…
Мы пошли тогда втроем выпить кофе, и через полчаса нашего общения он ни словом не обмолвился о своей композиторской работе: говорили о Черновцах, об Ирине Вильде и театре. И только, когда прощались, сказал:
— Я хотел бы с вами еще встретиться, потому что у меня есть одна просьба…
С ним приятно было общаться: много знал, имел утонченный вкус, а об одаренности я уже и не говорю, Володя имел редкий, как я думаю, композиторский талант — он прекрасно улавливал ритмы, созвучные своему времени, и сумел, как точно сказал когда-то поэт, вознести их до уровня вечных партитур. Умел из мгновенного сотворить нетленное.
Был немногословным в разговорах, говорил, хорошо взвешивая каждое слово. Прекрасно знал литературу (композиторов, которые могли бы с ним в этом сравниться, я пока что не встречал).
Вспоминаю творческий вечер в Львовском городском лектории, на который были приглашены мы оба: я читал поэзии, Володя исполнял свои песни (он мог быть неординарным певцом — еще одна грань творческого дарования!). А потом отвечали на вопросы. И меня поразило, и я по-хорошему позавидовал Володе — как аргументировано, со знанием дела отвечал он на очень непростые вопросы, как плавно, спокойно текла его речь.
Володя был интеллигент в наивысшем значении этого слова. Эрудиция, тактичность, доброжелательность к собеседникам, сдержанность и аргументированность в дискуссиях, — таким знал его не только я…»
* * *
Новые песни лихорадочно слетают одна за другой с клавиатуры инструмента. Это глубоко патриотичные произведения «Песня о тебе», «Отцовская баллада», «Огни Львова», (сл. Р. Братуня); размышления о жизни и беспокойстве человека в современном обществе: «Даль» (сл. Д. Павлычко), «Кленовый огонь» (сл. В. Ивасюка и Ю. Рыбчинского), «Ноктюрн осеннего города» (сл. Р. Братуня). В других идет речь о красоте и величии чувства любви: «День с тобой», «У тебя только раннее лето», «Незваная моя любовь» (сл. Р. Братуня), «Калина примороженная» (сл. Н. Петренко), «Пригласи меня в сны» и «Только раз цветет любовь» (сл. Б. Стельмаха), «Золотоволоска» (сл. А. Драгомирецкого) и др.
Кроме творчества, консерватории и работы на кафедре, у Володи есть немало разных обязанностей и бытовой мороки. Но он использует каждый свободный момент, чтобы вырваться из их плена на лоно природы.
Когда начинается сезон охоты, друзья приглашает его на охоту. Он, можно сказать, вырос в лесу, и привычка блуждать звериными тропами выработалась у него еще в детстве. Но я никогда не слышал, чтобы Володя хвалился, чтобы ему удалось подстрелить какого-нибудь зверя в лесу.
Вот он блуждает дубравами и полями с ружьем на плече, тихенько напевая песню стрельцов из оперы К.-М. Вебера «Свободный стрелок». За пол сотни шагов от него идет его друг, который иногда бабахает из своего ружья. Володе каждый раз кажется, что пальнули по нему…
Время идет, а Володя не проявляет никакой ловецкой активности. О таких охотниках, как он, ходят по миру глумливые анекдоты. Чтобы не попасть злорадным охотникам на язык, он останавливается на небольшой поляне и прицеливается в само небо, но так, чтобы не зацепить и ветку ели, и бабахает… Его удивлению нет границ: из-под куста выскакивает испуганный заяц и растерянно кружится, как ошпаренный. Потом кидается в беспамятстве в гущу. Володя рассказывает об этой охоте:
— Жалею, что бессмысленной стрельбой нарушил заячий сон. Больше я никогда не стрелял. Считаю, что мое призвание воспевать и возвеличивать все живое и прекрасное, а не убивать. Меня проняло отвращение к ружью, которое мне дал друг. После встречи с зайцем ступаю дальше. Неожиданно передо мной словно вырастает из земли серна. Стоит спокойно и словно говорит мне: «Опусти оружие!» Смотрит на меня такими нежными глазами, что я слышу в себе голос: «Разве ты не венец природы?»
